Как потерять друга, спросите? Нет ничего проще, хотя, говорят, что просеивать окружение, оберегая свой микрокосм, как цветочную грядку, полезно.

Прощай, моя Сафо.

Мне не по пути со слабыми людьми, возможно быть слабым сердцем, но не духом и разумом. Одиночный вальс на моей могиле — все, к чему ты придешь по итогу, но моей беспокойной найдется кого хранить из Преисподней, к тебе же приду только когда момент истины вскроется. 

Что ты будешь делать, моя Сафо? Достанет ли у тебя сил смотреть в мои потухшие, выцветшие, лишенные добра и жалости, глаза из серы и фосфора?

Я не грущу, Сафо. Избавь меня от избирательного сочувствия, я не из тех, кому не повезло, я не на том берегу, где мысль и слово под диктовку.

Если бы слова имели силу, то для меня не стало бы невозможного. Я напугана, но еще жива.

Все началось, как в одной из моих любимых документалок о Хиросиме, помнишь? Это было утром, когда только приходишь, оцениваешь ситуацию, набрасывая в голове план дальнейших действий, а после пропущенный удар, бросок в воздух и тишина на фоне проснувшейся, не упокоенной земли. Всего лишь волна, я пойму, когда пульс вернется в правильную кривую.

Бежать? Это не выход, но я иду, словно пространство сможет мне помочь, укрыть от человеческого зла, и нет. Дубль два и сознание ясное и ровное, словно там никогда и ничего доселе не было.

Сафо, Немезида, Беатриче.

Сестры мои, соратницы, единокровницы, что теперь станет? Я спрошу у себя потом, моя первая мысль, как водится у не любящих женщин, о мужчине, а потом я иду домой. А после вот она я, свидетель, очевидец, желтеющий кленовый лист, как в парке с американским дубом, гинкго и магнолией, по ветру, не паникую, сохраняю спокойствие, как завещано теми, что в нижних высших.

Я не могу ехать к тебе, Беатриче, твой мир и без того хрупок, чтобы мы поместились там вдвоем.

Немезида, тень и древнее пламя, помнишь какими мы были? Я старею, Немезида, во мне нет сверхновой, только мягкий свет и усталость.

Я должна бы понять и простить тебя, Сафо, но… Как?