Мерри Кристмас — это не сколько пожелание, сколько красивая картинка из рождественских фильмов с переливающимися огнями, елками, верующими детьми и разочаровавшимися родителями, Сантой ( то, что он Клаус — история умалчивает), милыми пёсиками, оленями Рудольфами и прочей прелестью американского синематографа.

Мое Рождество никогда не было особо веселым — в нашей семье это был, скорее религиозный праздник с обязательной утренней телетрансляцией из какого-нибудь бохатого собора. Еще повод ничего не делать ибо праздник ну а всякие там саночно-лыжные радости в те года, когда зимы были погодой, как на советских открытках, были делом совсем будничным.

— Я тебя очень жду,- сказала мать в 5 утра, разбудивши дочь на первый рейсовый в деревню

Дочь пошла варить кофе, как и в самое обычное банальное утро вне зависимости от его назначения. Фонари, просыпающийся город, микс треков в наушниках и полторы сумки с гостинцами из разряда «здесь есть, но дорого». Ну и лекарства бабушке, стоимость которых она будет возмещать методом где у внучки карман и тихо-тихо ибо дочь взбесится, когда это увидит. Бабушка никогда не мелочилась, хоть и умела экономить — в этом я пошла в нее. Впрочем, если б я могла выбрать себе генетику — мне было б достаточно гуманитариевых талантов со стороны дедушкиной родни, а все прочее изьяла б из другой ветви. Будет красиво, если скажу, что рассуждать о житии моей матери  — не мой вопрос, мой вопрос и главная задача  — прожить свою по-другому. 

Мне и теперь не верится, что сегодня все не так. Я могу просто заявится на праздник без предварительных приездов и помощей в организации и не слышать проклятий в свой адрес. Меня теперь все любят, даже Барс не одаривает высокомерием ангорского кота. Все по стандарту: праздничный стол с оливье и котлетами, телевизор с одновременным просмотром нескольких фильмов, планыжалобы на бытие. И я сама — с рассказами о том, что " а я вот ваяла пиццу по этому рецепту, тесто — ерунда и вообще, у нас духовка на троечку" и попытками шутить, чтобы разрядить гнетущую атмосферу. Но я ли это? Вся я — в быстром побеге на предпоследний автобус, потому что не хочется по темноте идти через весь поселок, а по большому счету мне просто хочется домой и пораньше.

Последнее время, уезжая, мне мерещатся картины неизвестного позитива. Это я — совсем не с ними, это я сама обделяю их вниманием, не особо скрывая, что моя душа слишком мала, чтоб вместить туда кого-то еще, кроме себя и любимого. И это я — абсолютное эгоистичное зло, которое потом будет жалеть.

А потом будет бескрайняя снежная степь и черно-белые сумеречные тона, когда глаза все еще что-то видят, но разглядеть уже непросто.Она  где-то в этом замороженном пространстве, она идет за мной семимильными шагами за медленно плетущимся по нерасчищенной дороге, рейсовым автобусом и когда зимний пейзаж перед моими глазами меняется на широкую дорогу  в обрамлении череды фонарей, она оборачивается и смотрит мне в глаза.

Она давно умерла, просто неупокоенные призраки  всегда ищут ответы на не закрытые вопросы. 

— Помнишь дорогу домой в снегопад? Мне было холодно там, на пустынной улице, где кроме меня не было ни одной живой души, кому ведь придет в голову совершать пешие прогулки, когда к утру снега будет по пояс? Помнишь, мне было холодно, но  мне хотелось остаться среди снега и наступающей ночи? Если забудешь, все вернется.

Я помню снег, сбивающийся комками на воротнике пальто и все время норовящий размыть тушь по щекам и совсем неторопливые шаги, несмотря на озябшие донельзя конечности. Снежная вуаль будто вальсировала над моей головой, а небо казалось почему-то кофейным.

Она — не призрак, она — прошлое, которое никто не ждал и которому никто не верил; которое было не за что любить, как считалось.

— Все, что изменилось — это время,- она смеется и кружится в эпицентре метели,- но не ты сама