«Тварь»

Она произнесла это вслух, не громко, сквозь зубы, стараясь выдержать эмоцию так, чтобы не выплеснуть ее на голову незадачливого ловца душ, которому накипело. На экране ее телефона белым по черному после череды реплик о любви, давно посетившей душу стареющего поклонника, красовалось:

«Да, она лучше. Но ты ее переплюнула. Внешностью, фигурой. Да всем, понимаешь?»

Она знала его жену. Заочно. Несколько раз наблюдала, когда та приходила к мужу в офис. Остатки былой красоты, растраченной на семью, быт и детей, доброе лицо, достаточно доверчивое, чтобы верить досужим сплетням. Ей не нравились женщины, которые принесли себя в жертву, но еще больше она не любила мужчин, которые стремились добавить к общей трагедии спутницы жизни еще и ветвистые рога.

Где-нибудь на морально разлагающейся стороне света подобный индивидуум тут же получил бы люлей, был бы наказан рублем и опозорен по полной программе. Но в ее родных пенатах все еще бытовало мнение о том, что «счастье женщины — он хочет» и если тебя не смущают шутки за 300, то априори, испросить согласия, приправив каким-то горячечным любовным бредом, святое дело. У красоты, как и у медали, две стороны.

Очередное сообщение она просто прочла, оставив без ответа, позже получив свои извинения за недостойные поведения мужчины «с большой буквы, что нужен ей для стабильности». 

«Тварь»

Она повторила это еще раз, отпечатав, что назвать ее любимой женщиной — это не оскорбление. Это ложь. Придуманная для того, чтобы упростить жизнь и сделать застежки на одежде более слабыми. Ей не сдался конфликт, чувство такта не разрешило устроить бунт, но чувство омерзения никуда не ушло. Одно из правил новоиспеченной королевы: смеяться над происходящим, хотя бы про людской глаз, не пачкаясь в разбирательствах, как в старой песочнице.

Ей тоже изменили. Совсем недавно, исподтишка, словно обокрали темной ночью, будто дотла сожгли привычную жизнь, а вместе и ее саму. 

Пройдет несколько дней и какой-нибудь новый знакомый начнет ту же песнь Нибелунгов о приедающейся лет через 7-8 семейной жизни и она поневоле согласится. Правда не воздержится от простого вопроса «а я вам здесь при чем? Разве у вас у всех не одна на всех история?»